Начиная с 6 месяцев Лёшу стали приучать к опрятности. Прежде всего, постарались проследить н установить время, когда чаще всего возникает у него потребность в естественных отправлениях. В это время его держали над горшком, приговаривая при этом характерные слова и каждый раз выражая одобрение, когда такое «сидение» оказывалось не напрасным. Вначале приучение к горшку вызывало у Лёши протест плач, но взрослые были настойчивы.
Когда Лёшу сажали па горшок, взрослые произносили при этом соответствующие звуки, и к 11—12 месяцам, в случаях необходимости, ребёнок уже сам пользовался этим «сигналом», сообщая взрослым о своих потребностях. Родители были внимательны и всегда, услышав «сигнал», спешили к Лёше на помощь. Стоило раз-другой не обратить на него внимания — и привычка к опрятности разрушилась бы.
Приучив малыша пользоваться горшком в дневное время, мать стала приучать его садиться па горшок ночью. Для этого ей надо было всегда в определённое время брать из кровати спящего ребёнка и держать его над горшком, несмотря на его плач и протесты. При этом мать не покрикивала на ребёнка, она спокойно, ласково и настойчиво добивалась того, что ей было нужно. Протесты и слезы продолжались до тех пор, пока у Лёши не выработалась привычка к горшку, ночью Заботы матери оказались ненапрасными: кроватка Лёши теперь была всегда сухой. Замоченная простынка являлась, как правило, признаком недомогания или заболевания малыша.
Разговаривая с Лёшей, мать никогда не пользовалась ломаным «детским» языком. Она всегда приучала его слушать настоящую речь взрослых, каждому предмету и действию давая правильное название. Она знала, что этим с малых лет она приучает его к правильному звучанию речи. Она не затрудняла ребёнка запоминанием двух рядов слов: «как говорят по-настоящему» и «как говорят с детьми». Даже позднее, когда он начал разговаривать сам и произносил слова по-своему, по-особенному, окружающие его взрослые, разговаривая с ним, никогда не подражали его говору.